ТВОРЧЕСТВО

Поэзия Лохвицкой изящна и колоритна. Еще при жизни она получила имя "Русской Сафо". Строка "Это счастье - сладострастье" была девизом поэтессы.

В своих ранних произведениях она воспевает любовь как светлое романтическое чувство, приносящее семейное счастье и радость материнства. За свой первый поэтический сборник "Стихотворения (1889 - 1895)", появившийся в 1896 году, Мирра Лохвицкая удостоилась Пушкинской премии Академии наук. Поэтесса посвятила сборник мужу и включила в него стихотворения, обращенные к сыну.

В конце 90-х - начале 900-х гг., продолжая печататься в "Севере" и "Русском обозрении", Лохвицкая публиковала свои стихотворения в журналах "Нива" (и его литературных приложениях), "Северный вестник", "Живописное обозрение", "Русская мысль" и др., в нескольких альманахах, в т. ч. "Денница" (1900) и "Северные цветы" (1901, 1902), и в ряде газет. Стихи этого периода составили еще четыре сборника.

В более поздних сборниках поэтесса воспевает страсть, радости чувственной любви. Второй сборник Лохвицкой "Стихотворения. 1896- 1898" вышел в 1898 г. и включал произведения, написанные поэтессой в период ее романа с К. Бальмонтом ("Лионелем"). В жизнь ее лирической героини вторгается греховная страсть, вносящая в ее душу разлад, и любовная лирика обретает сюжетность. Все сборники Лохвицкой назывались "Стихотворения" и различались только датировкой; возникал своеобразный роман в стихах.

Публичный обмен посланиями в стихах и взаимные посвящения Лохвицкой и Бальмонта возбуждали всеобщий интерес и только подчеркивали присущий Лохвицкой ореол "вакханки". Поэт посвятил ей лучший свой сборник "Будем как солнце" (1903). Однако И. Бунин, который хорошо знал поэтессу и высоко ценил ее творчество, говорил о несовпадении реального человеческого облика поэтессы с образом ее лирической героини: "Воспевала она любовь, страсть, и все поэтому воображали ее себе чуть ли не вакханкой, совсем не подозревая, что она, при всей своей молодости, уже давно замужем... что она мать нескольких детей, большая домоседка..." (Бунин И. А. Собр. соч.: В 9 т. - Т. 9.- С. 289).

К концу XIX в популярность "русской Сафо" постоянно возрастала, критика находила в ее поэзии уже "больше искренности, чем нескромности".

В девятисотые годы Лохвицкая обратилась к драматическим формам, писала пьесы на средневековые сюжеты, ее притягивали и вечные библейские истории. Стихотворения последних лет жизни проникнуты мистикой и пессимизмом, мыслями о страданиях и смерти. Наряду со сказочными и фантастическими мотивами в ее произведениях появились болезненные видения. Последующие сборники: "Стихотворения. 1898 - 1900", 1900, - "почетный отзыв" Академии наук; "Стихотворения. 1900 - 1902", 1903; "Стихотворения. 1902-1904", 1904, - посмертно удостоен половинной Пушкинской премии). Кроме лирических стихотворений, в эти сборники вошли драматические поэмы "Два слова", "На пути к Востоку", "Вандэлин", "Бессмертная любовь", "In nomine Domini" ("Во имя Бога").

При жизни поэтессы вышло пять выпусков ее "Стихотворений" (последний - в 1904 г.).

Распространено мнение, что существенного влияния на современную ей и последующую литературу Лохвицкая не оказала. Между тем, опыт показывает, что это не так. Образы ее поэзии нередко обыгрываются другими авторами.

Об этом еще в 10-е гг. писал А.А. Амфитеатров в статье, посвященной разбору творчества Игоря Северянина: «Хотя жизнь ее была короткая, она успела сказать несколько своих слов и внести в копилку русской литературы несколько своих мыслей. Ими потом, вот уже целое десятилетие пробавляются разные господа поэты...» (Амфитеатров А. Человек, которого жаль // Русское слово. - 1914, № 111). О том же уже в наши дни говорил В.Ф.Марков: «Лохвицкая - это кладезь пророческих предвосхищений <...> Она опередила Бальмонта почти на десять лет своим "К солнцу" <...> Другие поэты также слышатся в ее строках. Самое первое стихотворение первой книги ее стихов звучит как предвестие Гиппиус, Бальмонта и Сологуба, а кроме того, некоторых "соловьевских" аспектов Блока. Лохвицкая писала о канатной плясунье (и об "одиночестве вдвоем") до Ахматовой, объясняла природу наяды до Цветаевой, ставила в стихи "дождь" и "плащ" до Юрия Живаго и употребляла слова вроде "теревинф" до Вячеслава Иванова. Более важно то, что именно Лохвицкая, а не Ахматова, "научила женщин говорить"» (Markov. V. Russian crepuscolary: Minskij, Merezhkovskij, Loxvickaya. // Russian literature and history. Jerusalem, 1989, p.80).

***

Белая нимфа - под вербой печальной

Смотрит в заросший кувшинками пруд.

Слышишь? Повеяло музыкой дальной -

        Это фиалки цветут.

Вечер подходит. Еще ароматней

Будет дышать молодая трава.

Веришь?.. Но трепет молчанья понятней,

        Там, где бессильны слова.

1899

В наши дни

Что за нравы, что за время!

Все лениво тащат бремя,

Не мечтая об ином.

Скучно в их собраньях сонных,

В их забавах обыденных,

В их веселье напускном.

Мы, застыв в желаньях скромных,

Ищем красок полутемных,

Ненавидя мрак и свет.

Нас не манит призрак счастья,

Торжества и самовластья,

В наших снах видений нет.

Всё исчезло без возврата.

Где сиявшие когда-то

В ореоле золотом?

Те, что шли к заветной цели,

Что на пытке не бледнели,

Не стонали под кнутом?

Где не знавшие печалей,

В диком блеске вакханалий

Прожигавшие года?

Где вы, люди? Мимо, мимо!

Всё ушло невозвратимо,

Всё угасло без следа.

И на радость лицемерам

Жизнь ползет в тумане сером,

Безответна и глуха.

Вера спит. Молчит наука.

И царит над нами скука,

Мать порока и греха.

1898

В стране иной

Когда-то ты меня любил,- 

        Давно, в стране иной.- 

Ты полон был могучих сил, 

        Ты был любимым мной.

Блеснул закат лучистых дней - 

        Давно, в иной стране.- 

Расстались мы - не по твоей,

        Не по моей вине.

И свод затмился голубой - 

        В стране иной, давно.- 

Мой друг, склонимся пред Судьбой, 

        Так было суждено.

1904-1905

Врата вечности

Мне снились горы в огне заката,

Не как туманы, не как виденья,

Но как громады земной твердыни

Преддверье славы иного мира.

Они вздымались двойной стеною,

Алели ярко над облаками

Все в чудных знаках, в заветных рунах,

Хранящих мудрость Предвечной тайны.

Мне внятны знаки, понятны руны, - 

В мгновенья света и откровенья.

Но как пройду я златые стены?

Как вниду в царство иного мира?

Горят вершины в огне заката

Душа трепещет и внемлет зову.

Ей слышен шепот: «Ты внидешь в вечность,

Пройдя вратами любви и смерти».

1904-1905

Гимн возлюбленному

Пальмы листьями перистыми

Чуть колеблют в вышине;

Этот вечер снами чистыми

Опьяняет душу мне.

        За горами темно-синими

        Гаснет радужный закат;

        Ветер, веющий пустынями,

        Льет миндальный аромат.

Грозный там, в стране загубленной,

Он притих на склоне дня.

Мой желанный, мой возлюбленный,

Где ты? Слышишь ли меня?

        Помня клятвы незабытые - 

        Быть твоею иль ничьей,

        Я спешу к тебе, залитая

        Блеском розовых лучей.

Тороплюсь сорвать запястия,

Ожерелья отстегнуть,

Неизведанного счастия

Жаждет трепетная грудь, - 

        Сбросить бремя жизни тягостной,

        Прах тернистого пути.

        О, мой светлый, о мой радостный,

        Утомленную впусти!

Я войду в чертог сияющий,

Где, на ложе мирт и роз,

Ты покоишься, внимающий

Лепетанью райских грез.

        Выну масти благовонные,

        Умащу твою главу,

        Поцелую очи сонные,

        Грезы райские прерву.

Я войду в твой храм таинственный,

Ласки брачные готовь.

Мой прекрасный, мой единственный,

Утоли мою любовь!

1896

Осенний закат

О свет прощальный, о свет прекрасный,

Зажженный в высях пустыни снежной,

Ты греешь душу мечтой напрасной,

Тоской тревожной, печалью нежной.

Тобой цветятся поля эфира,

Где пышут маки небесных кущей.

В тебе слиянье огня и мира,

В тебе молчанье зимы грядущей.

Вверяясь ночи, ты тихо дремлешь

В тумане алом, в дали неясной.

Молитвам детским устало внемлешь,

О свет прощальный, о свет прекрасный!

1898

Спящий лебедь

Земная жизнь моя - звенящий,

Невнятный шорох камыша,

Им убаюкан лебедь спящий,

Моя тревожная душа.

Вдали мелькают торопливо

В исканьях жадных корабли,

Спокойно в заросли залива,

Где дышит грусть, как гнет земли.

Но звук, из трепета рожденный,

Скользнет в шуршанье камыша,

И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа,

И понесется в мир свободы,

Где вторят волнам вздохи бурь,

Где в переменчивые воды

Глядится вечная лазурь.

1896

***

Я люблю тебя ярче закатного неба огней,

Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,

Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;

Я люблю тебя больше - чем можно любить на земле.

Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,

Я объемлю все небо - любви беспредельной, как мир,

Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;

Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.

Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.

Ты - мой день. Ты - мой сон. Ты - забвенье от мук бытия.

Ты - кого я люблю и кому повинуюсь, любя.

Ты - любовью возвысивший сердце мое до себя!

1900-1902

***

Я хочу умереть молодой,

Не любя, не грустя ни о ком,

Золотой закатиться звездой,

Облететь неувядшим цветком.

Я хочу, чтоб на камне моем

Истомленные долгой враждой

Находили блаженство вдвоем,

Я хочу умереть молодой!

Схороните меня в стороне

От докучных и шумных дорог,

Там, где верба склонилась к волне,

Где желтеет некошенный дрок.

Чтобы сонные маки цвели,

Чтобы ветер дышал надо мной

Ароматами дальней земли.

Я хочу умереть молодой!

Не смотрю я на пройденный путь,

На безумье растраченных лет,

Я могу беззаботно уснуть,

Если гимн мой последний допет.

Пусть не меркнет огонь до конца

И останется память о той,

Что для жизни будила сердца.

Я хочу умереть молодой!

1898

По силе таланта - Лохвицкая одна из самых выдающихся русских поэтесс. Стих её изящен, гармоничен, легок, образы всегда ярки и колоритны, настроение ясное, язык пластичен. По времени появления первого сборника стихов Лохвицкой, чуждых всяких «гражданских» нот и по своему содержанию демонстративно порывавших всякие связи с «идейной» поэзией, молодую поэтессу причислили к декадентству.

Это - ошибка: у Лохвицкой лучшего периода её творчества нет и тени той расслабленности, нервной разбитости, вычурности и вообще болезненности и экстравагантности, которые органически связаны с понятием о подлинном декадентстве. Лохвицкая, напротив того, полна сил, страстно хочет жить и наслаждаться и отдается своим порывам со всей полнотой напряженного чувства. Теперь, когда на литературную жизнь 1890-х годов можно взглянуть с точки зрения исторической, следует, как это уже сделано по отношению к Бальмонту, установить тесную, органическую связь жизнерадостности Лохвицкой с другим движением.

Несмотря на разницу содержания, в общей приподнятости поэзии Лохвицкой психологически несомненно сказался тот же прилив общественной бодрости, который выразился в смелом вызове марксизма. Лохвицкая знать не хочет того нытья, которым характеризуется полоса 80-х гг. «Смело в даль я гляжу» - заявляет молодая дебютантка. В ней кипит жажда счастья, она готова за него бороться, не сомневается, что его достигнет, и в упоении повторяет: «я верю вам, грезы, весенние грезы». Но, психологически совпадая с приливом общественной бодрости середины 90-х гг., настроение Лохвицкой совершенно чуждо общественных интересов. Представления поэтессы о цели и задачах жизни совершенно восточные; всю силу своего порыва и жажды жизни она направила исключительно в сторону любви. Она говорила с полной откровенностью о «желаньях души огневой», о «страсти бешеной» и т. п., но прямота и своеобразная наивность, с которой она создавала апофеоз страсти, придавала ему большую прелесть.

Упоением первых восторгов любви скрашивалась избитость мотивов сборника (весна, луна, сирень, лобзания милого, счастье взаимности, сладость первых ласк и т. д.). В эротизме Лохвицкой следует различить три периода. Если и в первом сборнике попадаются вещи прямо циничные, то общую окраску ему, все-таки, сообщала наивная грациозность; «сладостные песни любви» были, притом, посвящены мужу поэтессы за то, что он доставил ей «счастье и радость». С выходом 2-го сборника застенчивая окраска юных восторгов исчезает. Чувства певицы приобретают исключительно-знойный характер. «Это счастье - сладострастье»: вот основной мотив 2-го сборника. Все в жизни исчезает перед жаждой однотонно понятой любви и с полной откровенностью поэтесса сообщает, в чём её идеал: «Кто счастья ждет, кто - просит славы, кто - ищет почестей и битв, кто - жаждет бешеной забавы, кто - умиления молитв. А я - все ложные виденья, как вздорный бред угасших дней, отдам за негу пробужденья, о, друг мой, на груди твоей». Характеризуя свои песни любви, она ставит рядом эпитеты «мой жгучий, мой женственный стих» - и убеждена, что глубина чувства все оправдывает. Рядом со жгучестью, в светлое настроение поэтессы начинает прокрадываться и нечто иное. Если раньше она восклицала: «Солнца, дайте мне солнца», то теперь она заявляет: «Мне мил и солнца луч приветный и шорох тайн манит меня». Её начинает привлекать к себе страдание; на заглавном листе второго сборника выставляется эпиграф "amori et dolori ", а в стихотворении «Моим собратьям» ставится даже такой тезис: «поэты - носители света, основы великого зданья. Уделом поэта и было и будет - страданье». Чем дальше, тем светлое настроение Лохвицкой все более исчезает. С III сборником она вступает в последний фазис, где тени уже гораздо больше, чем света. Общий тон поэзии Лохвицкой теперь уже нерадостный; очень много говорится о страданиях, бессилии, смерти. Прежняя простота и ясность сменяется вычурностью. Сюжеты становятся все изысканнее. В III сборнике обращают на себя внимание две «драматические поэмы»: «На пути к Востоку» и «Ванделин». В первой чyвcтвyeтcя прежняя жгучесть чувств поэтессы; в «Ванделине» всецело господствуют «больные сны».

В символической борьбе между жизнерадостной красотой Принца Махровых Роз и продуктом туманной мечты - таинственным призраком грустящего рыцаря Ванделина - побеждает бесплотная красота последнего. Вышедшие незадолго до смерти Лохвицкой IV и V сборники её произведений ничего не прибавили к известности поэтессы. Утратив свежесть чувства, Лохвицкая ударилась в средневековую чертовщину, в мир ведьм, культ сатаны и т. д. Чисто лирических пьес мало; значительную часть обоих сборников занимают неудачные средневековые драмы. От прежней жизнерадостности здесь уже почти ничего не осталось. Она сменилась диаметрально-противоположным стремлением к мистике; теперь Лохвицкая определяет себя так: «моя душа - живое отраженье о небесах тоскующей земли». Но мистика совершенно не шла к ясному поэтическому темпераменту Лохвицкой. Явно чувствовалась душевная надломленность, потеря жизненной цели. Трудно удержаться от предположения, что помещенное ещё в III сборнике стихотворение: «я хочу умереть молодой, золотой закатиться звездой, облететь неувядшим цветком. Я хочу умереть молодой... Пусть не меркнет огонь до конца, и останется память о той, что для жизни будила сердца» - было не просто литературным произведением, а ясно-сознанной пророческой эпитафией.

/Википедия/