…ей нравился мужчина и она хотела завести с ним роман, особого тру¬да для нее это не составляло. Ее не останавливало семейное положение "объекта" или его отношения с другими женщинами. Она хотела любить этого человека, проводить с ним время, путешествовать, но при этом... дружить с его женой". Откуда же тогда, спрашивается, такое непонятное целомудрие в отношениях со своим собственным мужем? Она с легкостью приручала тех, кого хотела приручить. Даже если это была чужая жена. И называла это ласковым словом "дружба". "Она умела быть грустной, женственной, капризной, гордой, пустой, непосто¬янной, влюбленной, умной и какой угодно", - писал про нее Шклов¬ский. А другой современник добав¬лял: "Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения; у нее торжественные глаза; есть наглое и сладкое в ее лице с накрашенными губами и темными веками... Муж оставил на ней сухую самоуверенность, Маяковский забитость, но эта "самая обаятельная женщина" много знает о человеческой любви и любви чувственной". Сама Лиля глядела на вещи куда прозаичнее и четко сформулировала секрет своей непонятной власти над людьми: "Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Ну а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье". На Западе издано огромное количество исследований с совершенно однозначными свидетельствами: Лиля и Осип и не думали прекращать супружеских отношений. Но в России почему-то это предпочитают отрицать - с легкой руки самой Лили. А она была светская женщина, с чувством меры, к тому же она жила; в советской стране. Но с близкими знакомыми она была куда более откровенна. Андрею Вознесенскому, который общался с Лилей Юрьевной в пору ее увядания, она как-то рассказала одну историю. Свидетелем рассказа был болгарский поэт Любомир Левчев. Лиля призналась, что не очень любила интимные отношения с Маяковским. Она и Осип иногда запирали поэта на кухне, чтобы остаться вдвоем, и занимались любовью. А Маяковский стучал, царапался в дверь и плакал у порога. Андрей Андреич писал, что долго не мог прийти в себя после ее рассказа, простить не мог. И даже перестал было навещать эту фантастическую старуху. Но вскоре примирился - ведь Маяковский любил ее, и любил такою. "Значит ему нужна была такая - с хлыстом". Наверное, самым потрясающим талантом Лили Брик было умение дарить страдания. И не просто страдания - но страдания возвышенные. Такими их делала тоже она. То, что в любом другом исполнении было бы обыкновенным адюльтером, у нее превращалось в поэзию - в "любовь" или в "дружбу". Страстная и жестокая в любой страсти, она никогда не расставалась со своим "хлыстом". Видимо, взращенное Лилей стремление к трагичности чувств постепенно стало для Маяковского необходимостью. Через несколько лет взаимной идиллии случилась первая серьезная размолвка. Это было по возвращении Лили Юрьевны из-за границы. Они решили не встречаться ровно два месяца. Маяковский начал добровольное отшельничество в своей квартире в Лубянском проезде. Хотя никогда раньше он не уединялся так надолго, даже для написания какой-либо вещи. Он умел сочинять стихи на ходу, в трамвае и даже в бильярдной. Он все время был с людьми. Маяковский корчился от горя, умирал без своей Лили. "Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою". Он посылал ей письма и извинялся за то, что он их пишет. Давал слово больше не писать и писал вновь. Целовал ее мизинец. Перечитывал ее ответы - "клочочки". ("Я понимаю, что ты их пишешь больше для того, чтоб мне не было зря больно... Я ничего, никаких твоих "обязательств на этом не строю и, конечно, ни на что при их посредстве не надеюсь".} Присылал птиц в клетках - как напоминание о своем затворничестве. Умолял помнить, считал часы - срок разлуки кончался в три часа дня 28 февраля. И писал поэму "Про это". Лиля сохраняла спокойствие. Она словно наказывала его за что-то. "Вы себе представляете, - говорила она, - Володя такой скучный, он даже устраивает сцены ревности". Или: "Какая разница между Володей и извозчиком? Один управляет лошадью, другой - рифмой". Его исступленные любовные судороги она принимала с удовлетворением и покровительством: "Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи . Книжка "Про это" вышла с большим портретом Лили на обложке. А что касается причины Лилиного гнева и Володиного изгнания - скорее всего она кроется в тех самых сценах ревности, которые позволял себе Маяковский. Когда-то ему нравилось, что "мучаются и ревнуют". Теперь мучился и ревновал он сам. "Заботься, детанька, о себе, о своем покое, - писал он Лиле. - Я надеюсь, что я еще буду когда-нибудь приятен тебе вне всяких договоров, без всяких моих диких выходок. Клянусь тебе своей жизнью, что при всех моих ревноетях, сквозь них я всегда счастлив узнать, что тебе хорошо и весело". К слову - письма Маяковского к Брик просто переполнены неимоверными нежностями, сюси-пусями во всей красе словесного изобилия поэта. Их количество на квадратный сантиметр письма не поддается исчислению - и так на протяжении всей жизни. Сотни, километры писем и телеграмм. Он слал их отовсюду -даже с парохода, из вагона, не говоря уже о дальних и близких поездках. Тут и "дорогой, ослепительный и милый лисеныш", и "Лилятик", и "Кашалотик", и "Деточка Кисик", и "целую 1000005678910 раз", и "люблю тебя одну", и "скушно, скушно, скушно, скушно без тебя", и "весь твой со всеми четырьмя лапами", и "лечи, детка, свои милые нервочки". И даже "милый, милый Осик" присутствует почти в каждом письме. Подписывался Маяковский всегда "Твой Щен". Или "Щенок". И рисовал смешную лопоухую собачку. Они помирились, съездили в Ленинград, потом вместе с Осипом - за границу. Но уже в июне 1924 года Маяковский пишет: "Я теперь свободен от любви и от плакатов". Лиля призналась ему, что прежней страсти больше нет, она охладела. Судя по всему, ее очередное увлечение было тому виною. Новый роман начался еще в 1922 году, и Маяковский знал о нем. Но, прирученный своим Лисенышем, терпел. И все так же осыпал ее нежностями и благоговением. Она научила всех принимать ее такою, какая есть, и внешне в их отношениях почти ничего не изменилось. Все так же семейство Брик оставалось рядом, Маяковский опекал их, а с 1926 года они переехали в общую квартиру в Гендриков переулок. К этому времени Брики активно втянулись в творческую деятельность Маяковского, она занималась его издательскими и финансовыми делами, Осип вовсю увлекся теориями "ЛЕФа", даже давал Маяковскому советы по стихосложению. Именно он посоветовал убрать концовку стихотворения "Домой!", ставшую позже знаменитой: Я хочу быть понят моей страной, А не буду понят - что ж. По родной стране пройду стороной, Как проходит косой дождь. Маяковский послушался. А Лиля лаконично заключила: "Единственным советчиком Маяковского, которому он доверял больше, чем себе, был О. М. Брик". Вскоре поэт уезжает в Америку. Там у негозавязывается роман с Элли Джонс, после которого на свет появилась девочка Елена-Патриция - дочь Маяковского. Но о рождении ребенка Элли сообщила ему лишь несколько лет спустя в Ницце. Фотографию "двух Элли" Владимир Владимирович держал у себя на письменном столе, но продолжения встреч не было. Он по-прежнему засыпал свое "дорогое солнышко" бесконечными "люблю-целую" и возвращался в их общий дом. В четырехкомнатной квартире он занимал одну комнату. Смежная с нею была общей гостиной. Две другие занимали Брики. Еще через год начинается другой роман Маяковского - с Наташей Брюханенко, Наталочкой. Он называл ее "моя товарищ-девушка". Он ухаживал красиво, он был здорово увлечен: "Вот такая красивая и большая мне очень нужна", - говорил Брику. Ему нравился ее высокий рост, и когда кто-то из знакомых сказал, что не так уж она и высока, Маяковский обиделся: "Это вы ее, наверно, видели рядом с очень большим домом". Месяц они провели в Ялте. Он повел ее по набережной, заглядывая во все магазины и покупая самые дорогие духи. Потом у цветочного киоска принялся скупать цветы, приговаривая: "Один букет - это мелочь. Мне хочется, чтобы вы вспоминали, как вам подарили не один букет, а один киоск цветов и все духи города Ялта". Он познакомил ее с Бриками, она восхищалась им. Но меньше чем через год их романтические отношения прервались. Ни Маяковский, ни Наталочка не открывали причин охлаждения. Они стали просто дружить - по уже устоявшейся традиции. Но многие видели в этом разрыве скрытое влияние Лили. Она всегда спокойно относилась к увлечениям Маяковского, требуя того же и от него. Но если чувствовала, что дело зашло слишком далеко, тут же принимала меры. Ее власть над ним не терпела посторонних вмешательств. "Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!" - писала она Маяковскому в Ялту. В этих ласковых упреках сквозило не только уязвленное самолюбие женщины, теряющей верного поклонника. Еще один - меркантильный - интерес подогревал Лилю Юрьевну. Так по крайней мере считали многие. Ведь женитьба Маяковского неизбежно положила бы конец их совместной жизни. А к этому времени семейство Брик было уже целиком на содержании поэта. Их письма того времени просто пестрят просьбами о деньгах: "Киса просит денег", - телеграфировал Осип. В поездки за границу Киса снабжала Маяковского длинными списками необходимых ей вещей - шляп, чемоданов, духов. "Очень хочется автомобильчик! Привези, пожалуйста!" И он тщательно выполнял все ее поручения. И слал, слал суммы: в каждом письме - "перевел столько-то" или "получи гонорар там-то". Извинялся, что "плохо позаботился". "Лиленок. Тебе надо поехать лечиться. Если поедешь, могу четвертого послать пятьсот долларов. Если заработаю, приеду тобой в Италию". "Получила ли ты деньги? Я их послал почтой, чтоб тебе принесли их прямо в кровать". "Получил ли Осик белье из Берлина? Какой номер его рубашек? Кажется, 39 воротничок?" Он был человеком огромной души. Неимоверного размаха. Любая мысль о том, что его близкие могут в чем-то нуждаться, причиняла ему боль. Любая мысль о том, что близкие могут использовать его, казалась ему кошмарной пошлостью. Следующая страсть Маяковского еще больше переполошила Лилю. Это была уже не "товарищ-девушка". Он полюбил серьезно, сильно. Русская парижанка Татьяна Яковлева завладела душой поэта. Он уговаривал ее бросить Париж, ехать с ним в Москву и стать его женой. Она колебалась. Он посвящал ей стихи: Ты не думай, щурясь просто из-под выпрямленных дуг. Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук. Не хочешь? Оставайся и зимуй, и это оскорбление на общий счет нанижем. Я все равно тебя когда-нибудь возьму - одну или вдвоем с Парижем. А она тяготилась "недоверием" со стороны Лили. "Вообще все стихи (до моих) были посвящены только ей. Я очень мучаюсь всей сложностью вопроса", - писала Татьяна маме. Их любовь закончилась для Маяковского - в который раз - трагично. Ему не дали визу в Париж. Через некоторое время Татьяна вышла замуж за другого. А Осип Брик познакомил поэта с Вероникой Витольдовной Полонской. И это был последний роман Маяковского. Исступленный, надрывный. В предсмертном письме он писал: "Лиля - люби меня. Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь - спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят - "инцидент исперчен", любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид. Счастливо оставаться. Владимир Маяковский". После самоубийства Маяковского Лиля напишет сестре: "Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо было знать Володю так, как знала его я. Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив. Стихи из предсмертного письма были написаны давно, мне и совсем не собирались оказаться предсмертными: "С тобой мы в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид". "С тобой мы в расчете", а не "я с жизнью в расчете", как в предсмертном письме. Стрелялся Володя, как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера; обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле - а это на пятьдесят процентов осечка. Такая осечка уже была 13 лет тому назад в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе (Полонской), но ее можно винить, как апельсинную корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть". И еще она напишет, что Маяковский был "неврастеник" и у него была "своего рода мания самоубийства и боязнь старости". Кто-то из современников впоследствии вспоминал, как на могиле Лиля отвернулась со словами: "Какой ужас! Если бы это сделал Ося я бы не пережила!" Она еще дважды была замужем - сначала за Виталием Примаковым. Его расстреляли в 1937 году. Последние сорок лет - за Василием Катаняном. Лиля покончила с собой. Ей было 86 лет, она узнала, что неизлечимо больна. Приняв снотворное, села писать последнее письмо. Рука слабела под действием лекарства, четкий почерк постепенно расплывался, буквы превращались в орнамент, в загадочную и страшную "диаграмму смерти" (фраза Вознесенского). Она начала выводить слово "нембутал". Написала три первые буквы. И оборвалась линия. Ее колдовство, ее тайна, ее сила - все исчезло вместе с нею. И кто посмеет судить ее. АЛЕКСАНДР БЛОК.
ЛЮБОВЬ МЕНДЕЛЕЕВА.
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ.
Муза двух поэтов. Эта румяная, золотоволосая, чернобровая девушка с немного скуластым лицом, полная юного обаяния и свежести, вызвала в первом десятилетии XX века небывалый в русской поэзии поток песнопений.
Возможно, это не единственный случай в истории мировой литературы - когда Маргаритой, вдохновлявшей Мастера на творчество, становилась женщина, сама того не желавшая. Но судьба распорядилась именно так: многие и многие драматические ноты в симфонии жизни Любови Дмитриевны Менделеевой связаны именно с тем, что она была женой одного из величайших русских поэтов и единственной настоящей любовью другого, и для обоих - Музой...
В начале ХХ в. А.Блок был очень увлечен различными мистическими учениями. Однажды, будучи в состоянии, близком к мистическому трансу, он увидел на улице Любовь Дмитриевну, которая шла от Андреевской площади к зданию Курсов. Он шел сзади, стараясь остаться незамеченным. Потом он опишет эту прогулку в зашифрованном стихотворении «Пять изгибов сокровенных» - о пяти улицах Васильевского острова, по которым шла Любовь Дмитриевна. 
Пять изгибов сокровенных
Добрых линий на земле.
К ним причастные во мгле
Пять стенаний вдохновенных.
Вы, рожденные вдали,
Мне, смятенному, причастны
Краем дальним и прекрасным
Переполненной земли.
Пять изгибов вдохновенных,
Семь и десять по краям,
Восемь, девять, средний храм -
Пять стенаний сокровенных,
Но ужасней - средний храм -
Меж десяткой и девяткой,
С черной, выспренней загадкой,
С воскуреньями богам. 10 марта 1901 год
Потом еще одна случайная встреча - на балконе Малого театра во время представления «Короля Лира». Он окончательно уверился в том, что она - его судьба.
Трудно через толщу прошедшего столетия разглядеть образ девушки, вызвавшей небывалый в русской поэзии поток песнопений. Если судить по фотографиям, красивой ее не назовешь - грубоватое, немного скуластое лицо, не очень выразительное, небольшие сонные глаза. Но когда-то она была полна юного обаяния и свежести - румяная, золотоволосая, чернобровая. В молодости любила одеваться в розовое, потом предпочитала белый мех. Земная, простая девушка. Дочь гениального ученого, жена одного из величайших русских поэтов, единственная настоящая любовь другого...
25 мая 1903 г. Блок и Любовь Дмитриевна обручились в университетской церкви, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба. К этому времени Блок уже стал приобретать известность как талантливый поэт. В апреле 1903 года в альманахе «Северные цветы» было напечатано первое его большое произведение - цикл «Стихи о Прекрасной Даме».
Особенное впечатление стихи Блока произвели на Бориса Бугаева - поэта-символиста, выступавшего под псевдонимом Андрей Белый. Между ними завязывается оживленная переписка, и скоро они уже называют друг друга братьями и клянутся в вечной верности друг другу и идеям Владимира Соловьева.
10 января 1904 года Любовь и Александр по приглашению Белого приезжают в Москву. За две недели «московских каникул» они покорили не только Белого, но и все поэтическое общество Москвы. Блока все признали великим поэтом, символисты увидели в нем своего пророка, а в его жене, очаровывавшей своей красотой, скромностью, простотой и изяществом, - воплощение Вечной Женственности, Хранительницы Солнца Завета. Их свадьба была воспринята как священная мистерия, предвещавшая обещанное Владимиром Соловьевым мировое очищение:
Не Изида трехвенечная
Нам спасенье принесет,
А сияющая вечная
Дева Радужных Ворот.
Именно «несущей некое спасение» воспринималась Любовь Дмитриевна и Блоком, и его близкими друзьями - Сергеем Соловьевым, Андреем Белым. Любому ее действию приписывалось мистическое значение, все ее слова истолковывались, наряды, жесты, прическа обсуждались в свете высоких философских категорий. Сначала Любовь Дмитриевна охотно принимала эту «игру», но затем она стала тяготить ее... Идеальный на первый взгляд союз поэта и музы был, тем не менее, далеко не таким счастливым. Любовь Дмитриевна позднее с горечью вспоминала, как чужды были мистические теории Блока молодой женщине, мечтавшей об обычном семейном счастье, а не о «сверхчеловеческих отношениях», о земной любви - а не о «белой любви Иоанновой», зовущей на борьбу с «драконом похоти». После женитьбы Блок сразу же стал объяснять своей молодой жене, что им не надо физической близости, которая лишь помешает их духовному родству и неминуемо приведет к разрыву.
Но Любовь Дмитриевна была чужда мистике и отвлеченным рассуждениям, да и уравновешенным характером своим представляла противоположность «мятущемуся» Блоку, и когда он пытался привить ей свои понятия о «несказанном», она, как могла, сопротивлялась, повторяя: «Пожалуйста, без мистики!»
Блок оказался в досадном положении: та, кого он сделал героиней своей религии и мифологии, отказывалась от предназначенной ей роли...
Неизвестно, как развивались бы дальше их отношения: смог бы Блок в своем сознании, в своей душе слить два лика воедино - созданный его воображением и воспетый в поэтических строках образ Прекрасной Дамы и реальную живую женщину со всеми ее земными желаниями и страстями?.. Но судьба «предложила» неожиданный расклад, приготовив им тяжелое душевное испытание, возможно, определившее всю их (да и не только их!) дальнейшую жизнь...
Андрей Белый, поначалу охваченный, как и Блок, мистико-платоническим чувством поклонения Прекрасной Даме его стихов, постепенно... влюбляется в нее, точнее, в живое, реальное воплощение ее - с простой земной красотой, золотыми косами, женственностью, непосредственностью и звонким смехом. Для Андрея Белого, вообще склонного к аффектам и экзальтации, вспыхнувшая «земная» страсть оказалась единственной в его жизни настоящей любовью. Из-под его пера выходят прекрасные романтически-возвышенные строки стихов и... нервные, рваные строки письма, в котором он открывается своей любви.
Любовь Дмитриевна не стала прятать от Блока этого признания. Не скрыла она и того, что готова ответить взаимностью Белому, и того, что не готова уйти от Блока. Так началась, как писал один из биографов и исследователей творчества Блока, «длинная, трехлетняя изнурительная неразбериха, в ходе которой Любовь Дмитриевна то принимала, то отвергала любовь Андрея Белого и совершенно замучила и его, и себя». В общем-то, «в неразберихе были повинны все - и Блок, постоянно уходивший от объяснения, и Любовь Дмитриевна, не сумевшая принять твердого решения, и больше всех сам Белый, затри года доведший себя до патологического состояния и заразивший своей истерикой остальных». Развязка этого «гордиева треугольника» оказалась драматической. Белый уехал за границу, пытаясь вдали отрешиться от своей мучительной страсти. А Любовь Дмитриевна и Блок остались вместе, и в то же время - каждый по себе. Для Блока мистический образ Девы Радужных Ворот тускнеет, а «Прекрасная Дама» растерянно бродит в «потемках своей души», пытаясь разобраться в себе и своих чувствах.
Они оба далеко не верны супружескому обету: Блок находит выход своим плотским желаниям в случайных связях, периодически у него вспыхивают бурные, но непродолжительные романы. Любовь Дмитриевна переживает все это тяжело. В то же самое время и она уходит в «дрейфы», как она сама их называла - пустые, ни к чему не обязывающие романы и случайные связи. Одна из таких непродолжительных связей закончилась ее беременностью, но на «семейном совете» Блоки решают, что для всех это будет их общий ребенок. Может быть, этот ребенок мог бы спасти их отношения, вернуть им горение...
Сына, родившегося в начале февраля 1909 года, назвали в честь отца Любови Дмитрием. Он прожил всего восемь дней. По словам В. Вульфа, «Блок переживает его смерть гораздо сильнее своей жены...» После похорон он напишет знаменитое стихотворение «На смерть младенца».
Оба были опустошены и раздавлены, и решают искать спасение в заграничных путешествиях. Возвратившись в Россию, подолгу живут вдали друг от друга: Любовь Дмитриевна принимает деятельное участие в создании и гастролях по стране «Товарищества актеров, художников, писателей и музыкантов». Блок тоскует без нее, она скучает вдали от него, но при встречах и в письмах она постоянно возвращается к просьбе о разводе. А он понимает, что любит ее и нуждается в ней, как никогда... По воспоминаниям современников, «Любовь Дмитриевну никак нельзя было назвать женщиной заурядной. В ней чувствовался человек нелегкого, крайне замкнутого характера, но, бесспорно, очень сильной воли и очень высокого представления о себе, с широким кругом духовных и интеллектуальных запросов. Иначе почему Блок, при всей сложности их отношений, неизменно обращался к ней в самые трудные минуты своей жизни?»
Он не переставал любить ее, что бы с ними ни происходило. Она так и осталась для него «святым местом души»...
В 1921 году Блок тяжело заболел и 7 августа скончался. На похоронах они в последний раз встретились - Блок, Белый и их Прекрасная Дама - одна на двоих.
Так закончилась история Музы двух прекрасных поэтов, обогативших русскую поэзию великолепными образцами воспевания печальной и возвышенной любви к Деве Радужных Ворот.
Но история жизни Любови Дмитриевны оказалась на восемнадцать лет длиннее.
Жить было трудно, прежде всего материально - Блока вскоре почти перестали издавать. Любовь Дмитриевна не сдавалась: увлекшись теорией классического балета, стала в этой области признанным специалистом, преподавала историю балета в Хореографическом училище при Театре оперы и балета им. Кирова (бывшем Мариинском), и даже написала книгу «Классический танец. История и современность».
После смерти Блока жила она достаточно замкнуто, полностью отдавшись работе и воспоминаниям - лишь слабому отблеску пламени прошлого, тем не менее гревшему ее в непростой и нелегкой реальности. И, может, в душе ее жило то, о чем через много лет после расставания написал Андрей Белый:
Меж нами, вспыхнувшими, -
Лепет лет...
Меж нами, вспыхнувшими,
Светит свет... ПИСЬМА ЛЮБОВИ ДМИТРИЕВНЫ МЕНДЕЛЕЕВОЙ К АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ
1902-1903
Публикуемые 29 писем Л.Д.Менделеевой к А.А.Блоку охватывают период с ноября 1902-го по июль 1903 года. Всего за это время ею было отправлено поэту 77 писем; общее их число за всю совместную жизнь составляет более трехсот. Письма печатаются по автографам, хранящимся в архиве А.А.Блока в Российском государственном архиве литературы и искусства (Ф.55. Оп.1. Ед.хр. 159). 1 <12 ноября 1902. Петербург>1 Мой дорогой, отчего ты не написал мне сегодня? Ведь это же ужасно — не видеть тебя, знать, что ты болен2, не получать от тебя ничего! Нет, милый, пиши мне каждый день, а то я измучаюсь, я места не могу найти сегодня от тоски, так трудно отгонять всякие ужасы, которые приходят в голову… Но ведь ничего ужасного нет? Тебе не хуже? Что с тобой? Долго мы еще не увидимся? Боже мой, как это тяжело, грустно! Я не в состоянии что-нибудь делать, все думаю, думаю без конца, о тебе, все перечитываю твое письмо3, твои стихи, я вся окружена ими, они мне поют про твою любовь, про тебя — и мне так хорошо, я так счастлива, так верю в тебя… только бы не эта неизвестность. Ради Бога, пиши мне про себя, про свою любовь, не давай мне и возможности сомнения, опасения! Выздоравливай скорей, мой дорогой! Когда-то мы увидимся? Люблю тебя! 1 Датируется на основании почтового штемпеля и пометы Блока серым карандашом: «12 нояб<ря>». Однако здесь стоит учитывать замечание В.Н.Орлова, что «письма, датированные датой почтового штемпеля, как правило, писались накануне» (Блок А. Письма к жене / Вступ. ст. и коммент. Вл. Орлова // Литературное наследство. Т.89. М., 1978. С.54). Ответ на первое письмо Блока (от 10 ноября 1902 г.), посланное после решительного объяснения с Л.Д.Менделеевой в ночь с 7 на 8 ноября. До этого письма она послала Блоку открытку следующего содержания: «Мой милый, бесценный Сашура, я люблю тебя! Твоя» (почтовый штемпель: «9 ноября 1902») (РГАЛИ. Ф.55. Оп.1. Ед.хр. 159. Л.9). 2 См. о причинах и обстоятельствах болезни А.Блока в воспоминаниях Л.Д.Блок: «Каким-то подсознанием я понимала, что это то, о чем не говорят девушкам, но как-то в своей душе устраивалась, что не только не стремилась это подсознание осознать, а просто и вопросительного знака не ставила. Болен, значит — «ах, бедный, болен», и точка. Зачем я это рассказываю? Я вижу тут объяснение многого. Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет — это платная любовь и неизбежные результаты — болезнь. Слава Богу, что еще все эти случаи в молодости — болезнь не роковая» (Блок Л.Д. И были и небылицы о Блоке и о себе // Две любви, две судьбы. Воспоминания о Блоке и Белом / Вступ. ст. В.В.Нехотина. М.: Издат. дом XXI век — Согласие, 2000. С. 78-79). 3 Имеется в виду письмо Блока от 10 ноября 1902 г. (См.: Блок А. Письма к жене. С. 53-54). 2 <20 ноября 1902. Петербург>1 Твои письма кружат мне голову2, все мои чувства спутались, выросли; рвут душу на части, я не могу писать, я только жду, жду, жду нашей встречи, мой дорогой, мое счастье, мой бесконечно любимый! Но надо, надо быть благоразумным, надо довести благоразумие до нелепости, надо ждать пока ты не будешь совсем здоров, хотя бы недели!3 Я не могу себе этого и представить, но я умоляю тебя «быть благоразумным»! Пиши мне каждый раз о своем здоровье, чтобы я знала — приближается ли день нашей встречи. В эти два праздника пиши мне домой, когда я дома — письма дают прямо мне. До свиданья, милый, дорогой! 1 Датируется по почтовому штемпелю и карандашной помете А.Блока: «20 ноябр<я>». 2 В письме от 20 ноября Блок писал Л.Д.Менделеевой: «У меня нет холодных слов в сердце. Если они на бумаге, это ужаснее всего. У меня громадное, раздуваемое пламя в душе, я дышу и живу Тобой, Солнце моего Мира. Мне невозможно сказать всего, но Ты поймешь. Ты поняла и понимаешь, чем я живу, для чего я живу, откуда моя жизнь. Если бы теперь этого не было, — меня бы не было. Если этого не будет — меня не будет. Глаза мои ослеплены Тобой, сердце так наполнено и так смеется, что страшно, и больно, и таинственно, и недалеко до слез. <…> Будет говорить страсть, не будет преград. Вели — и я выдумаю скалу, чтобы броситься с нее в пропасть. Вели — и я убью первого и второго и тысячного человека из толпы и не из толпы. Вся жизнь в одних твоих глазах, в одном движении» (Блок А. Письма к жене. С.67). 3 В этом же письме Блок делился возможными сроками ближайшей встречи с Л.Д.Менделеевой: «Еще несколько дней я не могу, говорят, Тебя видеть, т. е. выходить. Это ужасно. Ты знаешь, что это так надо, но мне странно. И еще страннее, что я подчиняюсь этому нелепому благоразумию. К великому счастью, я только подчиняюсь ему, но оно вне. Во мне его нет. Пока я знаю, что дело идет о нескольких днях (сколько — несколько?) и что от этого зависит будущее, я терплю еще. Но если бы это были недели или месяцы и болезнь была бы непрерывна и мучительна, я бежал бы ночью, как вор, по первому Твоему слову, по первому намеку» (Там же). 3 <6 декабря 1902. Петербург>1 Мой дорогой, любимый, единственный, я не могу оставаться одна со всеми этими сомнениями, помоги мне, объясни мне все, скажи, что делать!.. Если бы я могла холодно, спокойно рассуждать, поступать теоретично, я бы знала, что делать, на что решиться: я вижу, что мы с каждым днем в… Продолжение »
|
